поделиться ссылкой
- Тимур, как появилась ваша организация? Когда назрела необходимость создания целой правозащитной организации, которая бы специализировалась на таких ситуациях?
- Комитет начал свою работу в 2000 году как правозащитная организация в Нижнем Новгороде. Но в 2006 году резонансом для нашей деятельности стало дело Алексея Михеева, которое активно обсуждали в том же Нижнем Новгороде. Более того, дело Михеева выявило наличие порочной практики применения насилия в правоохранительных органах Российской Федерации. До решения Европейского суда существование этой проблемы просто отрицалось. Этого молодого человека обвинили в убийстве и изнасиловании девушки, которая в итоге оказалась жива. Он просто оказался последним, с кем ещё видели, потому что он её подвозил до знакомых. Тогда правоохранительные органы серьёзно подключились к этому делу, им во что бы то ни стало нужно было установить, куда пропала девушка. Сам Михеев, не выдержав пыток в процессе допроса, выпрыгнул в окно и сломал позвоночник. Его пытали, чтобы добиться признания в том, что он убил и изнасиловал, а когда этого добились, стали пытать, чтобы он показал, где спрятан труп. Но он не смог этого сделать, потому что оговорил себя. Тогда в Нижнем всколыхнулась общественность: как так, человек оказался в полиции, оговорил себя в таких страшных преступлениях, потом выпрыгнул в окно, а девушка живая и невредимая пришла домой? Никаких расследований по заявлению Михеева о пытках никто не проводил, даже не удалось отсудить компенсацию для него. Поэтому пришлось, что называется, вынести все это из избы и подать иск в Европейский суд по правам человека, где мы смогли отсудить одну из самых крупных сумм – 250 тысяч евро. Уже после этого «зашевелились» новгородские правоохранительные органы, они нашли двух виновных, дали им минимизированные сроки заключения. Несмотря на то, что от ответственности ушло руководство и те, кто осуществлял надзор, это все равно считалось успехом.
В рамках этого дела к руководителю комитета в Нижнем Новгороде Игорю Каляпину, юристам и журналистам стали обращаться люди, которые рассказывали, что их самих или их родственников так же пытали в полиции. Тогда стало ясно, что в Нижегородской области такая проблема существует.
Сначала комитет против пыток зарегистрировали как региональную организацию, чуть позже она стала межрегиональной. Сейчас мы имеем представительства в шести регионах. Принцип выбора, в каком регионе работать - простой: комитет смотрит, если ли в регионе люди, которые тоже занимаются этой проблемой, чтобы поделиться своим опытом и перенять чужой. В Оренбургской области таким человеком был Вячеслав Алексеевич Дюндин. Сначала это было просто взаимное сотрудничество, позже он стал членом этой организации и основал оренбургское отделение.
Тимур Рахматулин, руководитель областного отделения Комитета против пыток
- В последнее время стало гораздо меньше таких случаев в нашей области, чем хотя бы два-три года назад. Чего стоило только одно дело Армена Саргсяна. С чем, по-вашему, это связано?
- Это действительно так. Сейчас такие случаи минимизированы и воспринимаются уже как некие эксцессы некоторых неуравновешенных сотрудников. Стоит признать, что и бить сейчас в участках стали не так нагло, как раньше, потому что боятся огласки. Мы связываем это в том числе и с нашей работой, и с тем, что такую серьёзную огласку в прессе получило как раз дело Саргсяна, за что спасибо журналистам. После этого ситуация именно в полиции стала меняться.
Но у нас есть ещё одна направленность деятельности – это органы исполнения наказания. Поступает довольно много жалоб на эти ведомства, потому что это достаточно закрытая система. Кроме общественно-наблюдательной комиссии, по сути, там никто контроль не осуществляет. В эту комиссию входит девять человек, из них четверо являются сотрудниками Комитета против пыток, которые не успевают бывать везде.
- Хочу сразу уточнить – в эту комиссию входят действительно общественники или, как это часто бывает в таких структурах, там состоят некие удобные люди?
- Действительно, часто такие общественные советы состоят из людей лояльных или тех, кто предвзято относится к жалобам, которые поступают на правоохранительные органы. Но общественно-наблюдательная комиссия несколько от этого отличается. Согласно федеральному законодательству каждому члену общественной наблюдательной комиссии выдается мандат, который даёт право на посещение мест принудительного содержания граждан, на встречу с осуждёнными и приём от них жалоб. Он также даёт право направлять жалобы, запросы и предложения в органы государственной власти по обеспечению прав граждан, которые попадают в такие места. Четыре мандата в 2014 году получили сотрудники Комитета против пыток.
Сейчас мы состоим в этой комиссии и видим, что в нее, кроме нас входят как раз те люди, которые просто создают видимость общественного контроля. Буквально недавно к нам поступили три жалобы от родственников тех, кто сидит в ИК-1, в которых говорится, что осужденные там подвергаются насилию. Мы, имея все полномочия, выехали туда для осуществления общественного контроля вместе с председателем комиссии и его замом. Но нам показали только одного осужденного, который сказал, что его ударили только один раз в спину, и жестокого избиения не было. Когда я его спрашивал о других осужденных, было ли к ним применено насилие, он уклончиво ответил: «Вы у них сами спросите, я за них говорить не буду». Мы потребовали от начальника колонии, чтобы он привёл остальных двоих, но он отказался, обосновав это тем, что мы не показали ему заявления тех, кто пожаловался, хотя мы не обязаны это делать. Самое странное, что и председатель общественной комиссии, и его заместитель поддержали начальника колонии. У них точно такой же круг полномочий, что и остальных членов комиссии, но видимо, как это часто бывает, у нас «кто-то равнее», и их мнение предпочтительнее нашего. Понятно, что такие люди очень выгодны руководству колонии.
Да, большая часть финансирования идет из-за границы. Среди тех, кто помогает нам деньгами, мировые правозащитные организации и даже один из фондов ООН. Кроме того, в структуре есть и частные пожертвования, и президентские средства, которые распределяла Общественная палата, правда, их всего 2%
К сожалению, многие общественные организации сегодня носят формальный характер. Но Комитет против пыток до формализма опускаться не хочет, мы хотим быть реальным общественным институтом, который бы приносил пользу обществу, и мы это стараемся делать. Помогая конкретным гражданам в конкретных случаях, мы, прежде всего, преследуем публичный интерес. Это один из принципов нашей работы. Как это выглядит на практике? Например, к нам обращается гражданин, который проходит обвиняемым по какому-то делу, но к нему действительно применялось насилие. У него иногда бывает интерес не привлечь сотрудников, которые его избивали, а уйти от уголовной ответственности. Это не наша сфера, о чем мы сразу говорим. Мы не собираемся работать для того, чтобы кто-то ушёл от ответственности, но если было применено насилие, мы будем разбираться. Бывали случаи, что мы работаем по заявлению, юридически сопровождаем, обжалуем незаконные решения следственного комитета, которые неохотно возбуждают дела по такой категории, а гражданин идёт на сделку с правоохранительными органами или с теми, кто его избивал – его подкупают или запугивают. Но мы всегда предупреждаем тех, кто к нам приходит, что здесь важен именно принцип публичности и публичного интереса. Мы считаем, что искоренить это зло можно, только шагая до конца и придавая его огласке.
- Нередко возникают вопросы о том, что ваша организация получает финансирование с Запада.
- Да, но хочу сказать, что наша работала начиналась не с иностранного финансирования. У Каляпина был свой бизнес, на прибыль от которого в основном и существовала организация. Юристы, которые работали над делом Михеева, делали это на общественных началах. Первый грант, которая получила наша организация, был даже не на юридическое сопровождение. Он был выдан на лечение того самого Михеева. На эти деньги его отправляли за границу, где он перенес ряд сложнейших операций и реабилитацию. Тогда на эти цели мы, к сожалению, не смогли собрать деньги в государстве. Здесь есть даже некая ирония – первые деньги на лечение этого парня перечислили норвежские полицейские.
В принципе, вся информация о финансировании есть на нашем сайте, мы этого не скрываем. Да, большая часть финансирования идет из-за границы. Среди тех, кто помогает нам деньгами, мировые правозащитные организации и даже один из фондов ООН. Кроме того, в структуре есть и частные пожертвования, и президентские средства, которые распределяла Общественная палата, правда, их всего 2%.
- По-вашему, такая ситуация сложилась, потому что государство не заинтересовано в вашей деятельности?
- Не думаю. Скорее, здесь сказывается принцип приоритетности при распределении бюджетных средств. Кроме того, в стране пока не оценена работа общественных организаций, потому что государственные гранты на общественную деятельность в принципе небольшие. На этом сказывается и общая политическая и экономическая ситуации.
- Как вы считаете, с чем связано то, что в обществе действительно большой резонанс вызывают именно случаи нарушения прав в органах полиции? У нас почему-то не принято защищать полицейских.
- Да, и здесь мы тоже боимся перегибов. Нам очень не нравится, когда приходит гражданин и думает, что нам лишь бы посадить полицейского и как-то его наказать. Это не так. Мы не антиправоохранительная организация. Мы бы хотели, чтобы и следственный комитет, и полиция рассматривали нас как своих союзников, потому что мы помогаем очищать их же ряды. Мне трудно объяснить, почему у граждан такое негативное отношение к сотрудникам правоохранительной системы. Может, это сложилось исторически. Все-таки со стороны государства было много беспредела, начиная с 37-38-х годов, да и еще раньше, а потом и позже. Возможно, это отложилось на неком генетическом уровне. В любом случае, у меня есть своё отношение к работникам той или иной структуры, но оно никогда не будет однозначным к каждому. Среди тех же чиновников есть заложники системы, они часто понимают, что поступают неправильно, но иначе они пойдут вразрез со сложившейся практикой. Об этом в одном из интервью говорил Сергей Пашин, который известен как ведущий программы «Федеральный судья» и который на самом деле был судьей Московского городского суда. Он утверждал, что суды часто являются заложниками самих себя в том, что судья не может выйти за сложившуюся практику. Понимая, что подсудимый, вероятно, не виновен, а у нас все неустранимые сомнения должны трактоваться в пользу обвиняемого, судья, тем не менее, выносит обвинительный приговор, но даёт по минимуму просто потому, что шансов на то, что твой оправдательный приговор будет отменен, гораздо больше, чем будет отменен обвинительный приговор. То же самое можно сказать и об органах исполнительной власти, потому что они работают в той системе, в которую пришли, и легче оказаться вне системы, чем изменить её за один раз.
Меня сильно огорчает тот уровень правового нигилизма, который сегодня существует в обществе. Наши граждане практически не обладают правовым самосознанием, они не понимают, кем они являются, что у них есть объём закрепленных Конституцией прав, а если и знают об этом, то не особо верят в них. В правовое просвещение должно вкладываться государство. Пока я этого не вижу, поэтому думаю, что у нас ещё долго будет такая ситуация. У нас сегодня много оппонентов, которые укоряют нас в том, что мы на кого-то равняемся. Но если это хорошие вещи, почему бы их не перенять?
На самом деле права человека нарушаются в каждой стране. Но если в Европе это что-то выходящее из ряда вон, то наши граждане это воспринимают как обыденность. Я верю, что в скором времени и у нас будет именно такой подход к правам человека
- Вы сейчас снова подразумеваете упреки в заграничном финансировании?
- Я имею в виду некоторые правовые институты, которые сложились, были восприняты человечеством и которые в других государствах в какой-то мере работают лучше, чем у нас. К примеру, знаменитая Декларация прав человека, которая была принята в 1948 году – это документ, который человечество выстрадало после Второй мировой войны. Как можно сказать, западный это документ или ещё чей-то? Предполагалось, что это будут общечеловеческие ценности. Но на западе простые граждане больше воспринимают эти ценности. Они более просвещены. У нас, к сожалению, не только граждане, у нас сотрудники правоохранительных органов до конца не просвещены в этой сфере. Например, когда Казанский правозащитный центр проводит опрос, в чем главная задача сотрудников полиции, самый популярный ответ – в том, чтобы наказывать преступников. Вообще-то у нас суд назначает наказание, но полицейские думают, что это они должны делать.
В нашем государстве принята отличная Конституция, в которой прописано гораздо больше прав человека, чем в той же Декларации. Но у нас нет просвещения даже по этим, казалось бы, таким «нашим» правам. Поэтому неважно, откуда это пришло, главное, чтобы это работало.
- Как вы считаете, почему именно в правоохранительных органах и в системе исполнения наказания происходят те случаи, с которыми вам приходится работать?
- У нас даже внутри организации есть много споров о том, почему же такое явление есть. Поэтому я выскажу свою позицию. Я считаю, что это пошло ещё со времён, когда признание считалось царицей доказательства, со времён, когда у человека, находящегося в местах лишения свободы, не было никаких прав. Может быть, они и были где-то закреплены, но реализовать их не было никакой возможности. Человек был объектом деятельности правоохранительных органов, попал ты к нам, ты не человек, а подозреваемый. Это тот менталитет, который был там. Мы стали новым государством, но все это наследие идёт оттуда. Несмотря на то, что признание вроде уже не царица доказательств, но практика судов показывает, как много внимания уделяется признаниям. Все ещё продолжали пытать и выбивать явки с повинной и признания. Сегодня есть норма в Уголовно-процессуальном кодексе РФ, что если лицо было допрошено без защитника на предварительном следствии и потом отказалось от своих показаний, то суд не должен их учитывать. Поверьте, учитывают.
Плюс само отношение сотрудников полиции. Порой приходится слышать от них оправдания: «Вы же понимаете, что нормальный человек к нам не попадет». А кто в вашем понимании нормальный? Недавно был случай. Поссорились муж с женой, он схватился за нож, она обратилась в полицию. С его слов, когда его забирали полицейские, ему «наваляли», сначала чтобы успокоился, потом уже в отделе для профилактики. Многие сотрудники полиции, если я им это расскажу, не удивятся. Есть категории граждан, которые априори не обращаются за защитой своих прав – мигранты, бомжи, алкоголики, рецидивисты. Их вообще, по мнению некоторых полицейских, можно бить, убивать, ломать, потому что это уже практически доказанный преступник.
На самом деле права человека нарушаются в каждой стране. Но если в Европе это что-то выходящее из ряда вон, то наши граждане это воспринимают как обыденность. Я верю, что в скором времени и у нас будет именно такой подход к правам человека.
Видимо, это так сильно засело в крови следователей, что они готовы плохо расследовать, не требовать материалов, которые могли бы доказать причастность полицейских. А это отражается на статистике
- Нередко в делах о пытках можно увидеть, что и следователи не торопятся с расследованием, и прокуратура не даёт ход делам. Как вы думаете, откуда это покрывательство, ведь, по сути, это разные независимые системы?
- Отчасти это, опять же, сложилось исторически. Отчасти играют роль некие корпоративные интересы. Например, оперативно-розыскные мероприятия для следователей чаще всего осуществляются сотрудниками полиции. Есть и «династические» явления, когда сотрудники правоохранительных органов являются родственниками. Например, брат сотрудника прокуратуры работает в следственном комитете. Судьи иногда – бывшие сотрудники правоохранительных органов. Я не говорю, хорошо это или плохо, но это факт, а отчасти и фактор, влияющий на то, о чем вы говорите. В любом случае они работают бок о бок. Кроме того, в полиции есть планы по раскрываемости, которые тоже многое объясняют. Другое дело − со следственным комитетом. По идее, следователи должны быть заинтересованы в раскрываемости уголовных дел, но часто они не возбуждают уголовные дела или не делают этого очень долго, и это не входит в статистику. Но когда дело уже есть, а следователи все равно покрывают полицейского, здесь гораздо больше вопросов, ведь они (следователи) рискуют потерять работу, прикрывая полицейских, а их руководство рискует лишиться своих должностей. Но, видимо, это так сильно засело в крови следователей, что они готовы плохо расследовать, не требовать материалов, которые могли бы доказать причастность полицейских. А это отражается на статистике. Но я скажу, что есть и положительные моменты. В том же Нижнем Новгороде следователи активно расследуют дела против полицейских. Но там они столкнулись с серьёзным противодействием прокуратуры, за полицейских вступился даже уполномоченный по правам человека в регионе, который бывший прокурор. Там Следственный комитет и Комитет против пыток стали настоящими союзниками в расследовании пыточных дел. У нас же пока приходится сталкиваться с противодействием следователей. В этом году возбуждено девять уголовных дел, в расследовании которых мы принимаем участие, но это удалось сделать только после того, как нагрянула московская проверка. Здесь ещё играет роль то, что мы подаем жалобы в Европейский суд, и на самом высоком уровне понимают, что мы выиграем там, а это приведёт к серьёзным компенсациям за счёт государства. Но даже в части из этих девяти дел мы видим противодействие со стороны прокуратуры.
- К слову о компенсациях, присужденных Европейским судом. Не будет ли лучшим уроком взыскивать эти суммы с виновников?
- По закону их выплачивает государство, допустившее нарушение прав человека. Но есть такая практика, как регрессное требование, которое направляет министерство финансов в адрес тех нарушителей, из-за которых государство несёт убытки, и они должны возместить эти траты бюджету. На моей памяти пока нет ни одного такого случая, хотя это действительно было бы хорошей мерой борьбы с нарушениями прав человека.
Евгения ЧЕРНОВА
© 2014 - 2017 Все права защищены.