поделиться ссылкой
— Владимир Васильевич, а вы ещё помните краеугольный вопрос 90-х: «Где взять деньги»? Как часто он звучал на заседаниях и совещаниях?
— Такое не забудешь... Он звучал не только на заседаниях и совещаниях. Вопрос этот задавали повсеместно.
Помню поход учителей города Орска на город Оренбург, с плакатами, с требованиями выдать заработную плату. Потом, правда, лидер этого движения стал моим доверенным лицом, потому что требовать — это одно дело, а когда я их пригласил, разложил всю область, какая она из себя на данный момент и что происходит, они, конечно, начали всё понимать. И мы, в конце концов, из сложной ситуации вышли все вместе.
Ещё долго будут анализировать девяностые, но факт в том, что произошла буквально революционная ломка одной системы на другую. Всё старое законодательство уже не годилось для тех целей и задач, которые были поставлены. В Москве как горячие пирожки пекли законы и указы. Иногда мы об этих законах узнавали по радио, и начинали ориентироваться, как жить в новых условиях. Нас спасало тогда то, что в Конституции было написано, что на период отсутствия каких бы то ни было федеральных законов, мы можем в одностороннем порядке принимать региональные. Жизнь-то идет, надо как-то её регулировать. А после того, как федеральный закон принимался, мы должны были приводить региональный в соответствие.
— А ещё тут соседи "активность" свою развернули, услышав от Ельцина о такой возможности. Он ведь как раз в Уфе сделал заявление: «Берите столько суверенитета, сколько сможете проглотить».
— Кстати сказать, если бы не эта относительная свобода в принятии решений, то мы бы в ходе тех реформ получили очень большие социальные взрывы. Я понимал, что когда что-то реформируют — например, перестраивают дом, надо сначала всё продумать: как его сносить, оставлять фундамент или нет и т.д. То есть должен быть проект. Тогда проекта не было. Просто были разные силы влияния, разные политические течения, партии, движения, все лоббировали какие-то свои интересы. И эта вся каша двигалась на людей, которые ничего не понимали, что происходит. В первое время люди жили только за счёт каких-то старых запасов. Инфляция была просто сумасшедшая. Процентные ставки в банках были 200-250-300 процентов годовых. Это было вообще непостижимо. Денежная масса сжалась. Предприятия не могли платить зарплату, потому что наличных денег не было. Платили носками, унитазами, чем угодно. В экономике был сплошной бартер. В такой ситуации мы должны были выживать здесь все вместе.
— Можно сказать, что вам повезло, что сложилась команда профессиональных управленцев.
— Конечно, благо, что команда, которая тогда сложилась, состояла из профессиональных управленцев, мощных антикризисных людей, которые умели управлять системами. А сейчас во власти много людей, которые большими системами не управляли, и они не знают, как это делается.
Долго мы с Чубайсом сидели, говорили. И последний аргумент я ему сказал: «Вы понимаете, что такое, когда человеку из армии негде жить? Что он сделает? Он пойдет на вас, на Белый Дом»
— У них просто нет ни партийной школы за плечами, ни, например, комсомольского или иного организаторского прошлого.
— Да и просто жизненного опыта не хватает. Потому что когда системой управляешь и осуществляешь какое-то воздействие в виде решения или указания, ты должен понимать, как оно, в конце концов, будет реализовано. И сейчас я часто вижу, что под благими целями принимают какие-то решения, а в результате получается ещё хуже для бизнеса, финансов и всего остального.
Но та команда была сильная, и мы выстраивали определённый совнархоз, потому что видели, что в Российской Федерации нет ещё системы, а жизнь идет. Поэтому мы делали самодостаточную, экономически обоснованную в тех условиях модель, которая позволила людям жить, предприятиям работать, платить зарплату, производить, воспитывать, лечить, учить и т.д. Вот, это и были 90-е годы.
Конечно, мы ходили на грани во всей этой системе. Но скажу, что во многом мы находили интересные решения. Например, когда не было денег, мы выпустили первый областной займ. Привлекли хорошую команду молодых ребят, они очень четко выстроили эту систему и с точки зрения финансово-юридической, и с точки зрения информационной. Вызвали интерес народа к бумагам, выпустили эти бумаги в продажу и тем самым мы сняли большую долю напряжения.
Были вообще оригинальные решения: армия разваливалась, а у нас — два военных училища.
— Два училища — «зенитка» и «лётка»?
— Да. И когда мы обнаруживали, что в Соль-Илецке в будке у водокачки живёт полковник… Ну вы представляете, когда так живёт военный человек, какие у него мысли и какое отношение ко всему? Мы тогда, видя эту проблему (хотя это федеральная проблема, но люди-то наши), провели оригинальную операцию. Я поехал сначала к [Виктору Степановичу] Черномырдину, потом к [Анатолию Борисовичу] Чубайсу, и сказал, что многие наши предприятия в долгах перед бюджетом, и есть статья «Обеспечение жильём офицеров, уволенных из армии», которая финансово никак не поддержана. При этом предприятия были готовы дать натурой: у многих были недостроенные дома, у кого-то какие-то стройматериалы, которые могли бы отдать в зачёт налога. В противном случае, они никогда не выплатят налоги.
Было время, когда у нас в Оренбургской области, дважды орденоносной за хлеб (!), пшеницы и муки оставалось на три дня. И область оставалась без хлеба. А почему? Потому что эти большие элеваторы были федеральные, там было зерно, но Егор Гайдар или кто-то ещё их очень лихо продали
— И их все равно придётся реструктуризировать, списывать...
— Или списывать, или эти предприятия будут умирать из-за налогового давления. Долго мы с Чубайсом сидели, говорили. И последний аргумент я ему сказал: «Вы понимаете, что такое, когда человеку из армии негде жить? Что он сделает? Он пойдет на вас, на Белый Дом».
— А если еще и с боевым опытом. Соберет таких же офицеров...
— Это человек, который умеет стрелять, убивать, идти вперед. Видимо, этот аргумент тогда повлиял. И мы примерно 1 200 квартир за четыре месяца получили.
Было время, когда у нас в Оренбургской области, дважды орденоносной за хлеб (!), пшеницы и муки оставалось на три дня. И область оставалась без хлеба. А почему? Потому что эти большие элеваторы были федеральные, там было зерно, но Егор Гайдар или кто-то ещё их очень лихо продали. И когда мы обнаружили, что в элеваторах зерна нет, смешно и противно, конечно, но пришлось взять около 20 000 тонн гуманитарной французской пшеницы ужасного качества. Нашу пшеницу мы подмешивали к ней, чтобы из неё хлеб можно было выпекать. Так мы несколько недель продержались, ну а потом нашли в других регионах зерно, закупили, привезли и обеспечивали до нового урожая жизнь в области.
То есть такие операции и истории возникали ежедневно. Мне Татьяна Денисова — редактор газеты «Комсомольское племя» — подарила толстую тетрадь и сказала: «Вы не поленитесь записывать каждый вечер, что произошло за день, тремя словами». Я сначала начал, а потом в суете забыл про это дело. Сейчас, конечно, жалею, потому что многое забывается. Но было столько интересного, что можно книги писать.
Например, мы очень долго боролись за нашу компанию «ОНАКО». Её требовали продать, [Роман] Абрамович меня прямо с самолёта встречал, предлагал продать. Я говорю: «А зачем? Это эффективная нефтяная компания. По налогам она платит больше всех». Абрамович уж очень хотел эту компанию купить. И не только он, ещё Вагит Алекперов из Лукойла. А я допускал мысль о том, что компанию можно объединить с «Оренбург-Газпромом». Тогда [в 1992-2001 гг. главу «Газпрома» [Рема] Вяхирева начали давить реформаторы, чтобы Газпром расчленить: добычу, переработку и транспорт разделить. Если бы это было, то нынешнего Газпрома не было бы. Газпром — это монстр, который может «рожать» крупные проекты. Когда осваивали оренбургское месторождение и строили газзавод, это было за счёт сибирского газа. Оренбург построили, потом за счёт «Оренбург-Газпрома» строили Астрахань, развивали транспортную систему. Благо, Вяхирев выстоял. И мы здесь выстояли: пока я отсюда (с поста главы администрации Оренбургской области — «ОП») не ушёл, «ОНАКО» была частично в федеральной собственности, частично в областной. За счёт этой нефтяной компании мы обеспечивали даже сельское хозяйство. То есть брали в долг у «ОНАКО» солярку по фиксированной цене, проводили посевную и уборку, потом аграрники это всё продавали, и мы или рассчитывались с «ОНАКО», или учитывали их налоговые зачисления в областной бюджет, то есть проводили взаимозачёт. Таким образом, мы сохраняли большой потенциал нашего сельского хозяйства, потому что область большая, и чтобы обрабатывать такую землю, нужны большие ресурсы.
— Кстати, про урожаи и надои. А ведь годы, о которых вы рассказываете, на самом деле, были урожайными. Аналогичными по тому количеству зерна, что собирали в советский период, когда область, собственно, и стала орденоносной за агроуспехи.
— Это были супер-урожаи! Но в советское время на уборку сгонялись тысячи военных с автомобилями, народ съезжался, помогал убирать урожай. А в 90-е годы при отсутствии сельского кредитования (ставки были слишком высокие), при отсутствии этих привлечённых сил мы решали всё сами. Как-то справлялись. И даже очень хорошо.
В 90-е годы, я так понимаю, мы первыми в России создали лизинговую компанию. И, опять же, денег не было. Мы поехали в Красноярск на комбайновый завод, поехали в Ростов на «Ростсельмаш». Для «Ростсельмаша» мы просто взяли деньги из федерального лизингового фонда (потому что никто не знал, как к нему подойти, а мы знали), плюс мы использовали такой ресурс, как "Черномырдин — наш земляк". Мы тогда очень много взяли комбайнов по лизингу из Ростова и потом предложили большую схему сибирским комбайновым заводам: мы им отгружали металл с востока области, они в счёт этого металла давали нам комбайны, мы делали на эти комбайны рассрочку для аграриев. Вот такая схема работала.
— Полубартерная – полулизинговая?
— А иначе никак. В конце 90-х мы рассчитались со всеми долгами, погасили ценные бумаги, хотя в 1998 г. был дефолт и Россия объявила, что не может рассчитываться по долгам. Мы тогда собрали всех, кто покупал наши бумаги, провели с ними большую конференцию, обрисовали им ситуацию, сказали, что не отказываемся от своих обязательств, но нам нужна реструктуризация этого хозяйства по приемлемым для нас и для них условиям. Нашли золотую середину и рассчитались за эти ценные бумаги.
В здравоохранении была такая же катастрофа, но, тем не менее, у нас была такая история, что внутренние цены на разные сырьевые материалы были ниже, чем внешние. И мы с Ельциным договорились тогда, что 10% от того, что наши предприятия вырабатывают и добывают, нам позволяется продать за рубеж, и из разницы в цене мы создали внебюджетный фонд. За счёт этого фонда мы приобретали медицинское оборудование, аппараты и т.д.
— Оренбургской области было позволено заниматься внешнеэкономической деятельностью? Были ли мы тогда единственными в этом?
— По этому пути потом пошли многие. Татарстан потом вообще далеко пошёл, но это другая история. Они начали свои национальные патриотические движения поднимать, и, чтобы их задобрить, им дали закрытым указом большие преференции. Отдали часть акцизов за нефть и газ в местный бюджет. Если бы у нас такое было, мы бы жили как в Кувейте. А мы выживали по-своему, и потом некоторые пользовались этим.
Мы с депутатами всегда в открытую играли: вот фонд, вот система — давайте смотреть, какие ситуации в первую очередь надо закрывать. Вот так изобретали, искали, работали. Мы тогда вечерами собирались. Там был и бывший прокурор, и начальник милиции, мои замы — и решали задачи. Сейчас другая ситуация. Сейчас прокурор следит за главой, и все эти ведомства находятся в постоянном напряжении и конфликте. У нас этого не было. Конечно, если кто-то начинал переступать, то его приводили в чувства. Но в целом, решали задачу, как действовать в отсутствии правового поля.
Я помню, мы еще и с [Егором Тимуровичем] Гайдаром спорили о продовольственной безопасности. Он говорит: «Чего мы будем этих аграрников поднимать, это ж чёрная дыра. Если нам надо будет — мы купим». Я говорю: «Купишь, если тебе кто-нибудь продаст. И смотря что продаст»
— Тогда, наверное, гораздо острее стояла проблема кризисной ситуации в стране. Было всё новое, приходилось принимать решения быстро и сообща.
— Кризисная ситуация — это одно. Но я сейчас думаю, что тогда просто многие наверху были заняты проблемой приватизации крупных систем. Энергетического, нефтяного сектора. Шла такая делёжка, что до жизни регионов… Сами понимаете.
Во многих регионах тоже были те, кто меньше смотрел на людей, а больше на перспективу своего благосостояния. Я знаю своих коллег, которые на сегодня очень богатые люди. Тогда мы этим не занимались и не думали о своем личном будущем.
— Вернёмся к теме сельского хозяйства. Понятно, что до сих пор во многих регионах страны вопрос с продовольственной безопасностью не решён, хотя, конечно, появились крупные птицефермы, свинокомплексы. Но ведь в то время вопрос с едой в определённые годы стоял очень остро. Как это решалось? Были ли какие-то особо острые моменты?
— Я сейчас не вспомню советскую статистику, но перерабатывающая промышленность и до того в России была слабенькая и не изобиловала номенклатурой. Но, тем не менее, хотя бы в минимуме она себя обеспечивала, да ещё помогала братьям по соцстранам. А в 90-е годы в России достаточно быстро открылся «клондайк» для европейских компаний. Я помню, у нас тоже стали возникать компании, но в основном они специализировались на торговле: там купить — тут продать. Была такая компания «ОГО». Она первый бизнес сделала на том, что продавала практически просроченный маргарин. Европейцам его надо было уничтожать, а уничтожение стоит денег. А Россия всё могла переварить. И эта «ОГО» составами завезла маргарин. Вообще много чего на грани срока годности ввозилось в Россию. У них сбыта нет, а тут граница открылась и всё стали сюда свозить в красивых блестящих упаковках.
Я помню, мы еще и с [Егором Тимуровичем] Гайдаром спорили о продовольственной безопасности. Он говорит: «Чего мы будем этих аграрников поднимать, это ж чёрная дыра. Если нам надо будет — мы купим». Я говорю: «Купишь, если тебе кто-нибудь продаст. И смотря что продаст».
Тогда ведь шло закабаление. Такая компания как «Каргилл» подсадила всех на свои семена сельхозкультур. В результате наши семеноводческие хозяйства умирали, и все были вынуждены покупать у них. Лучших покупателей они приглашали в Америку, проводили семинары и т.д. Вроде всё хорошо, но когда у нас произошла ситуация с санкциями, и мы были вынуждены отказаться от американской продукции, оказалось, что у нас семян нет — все сидели на «Каргилле». А их семена одноразовые, то есть ты каждый год должен у них покупать. И сейчас озадачились, чешут затылок: семеноводство ведь тоже должно быть.
У меня есть знакомые в Москве, серьёзные интересные менеджеры. Они разработали программу производства твёрдой пшеницы в Оренбургской области. Но оказалось, что у нас семян твёрдой пшеницы нет. Остались крохи. И чтобы восстановить это, понадобится несколько лет.
— Это при том, что твёрдые сорта пшеницы вызревают преимущественно только в Оренбуржье и на Алтае.
— Ну, есть пояс в России, где она вызревает и приобретает нужные свойства. Так вот в этой схеме был гарантированный сбыт этих зёрен пшеницы итальянцам. Но оказалось, что семян нет. Это к вопросу о продовольственной безопасности.
Когда сейчас возникают люди, иногда думаешь: откуда он возник? И как? За деньги или ещё как-то? Ты видишь, что этот человек даже не представляет себе систему. Конечно, сейчас все обеспокоились этим, начинают думать, но это не одного дня задача
— А ведь в 1999 году тему сельского хозяйства и, в частности, тему политики по зерну, пшенице, вы обсуждали и с Владимиром Путиным.
— Да. В 1999 году он исполнял обязанности премьер-министра и приехал в Оренбург с министрами, которые ему в наследство достались. Я тогда на большой экран в зале, где сейчас заседают депутаты, вывел две таблички. Первая — сельское хозяйство, агропромышленная политика. Теперь уже Путин про сельское хозяйство как «чёрную дыру» высказался. Я говорю: «Это смотря как посмотреть». Например, наш колхозник вырастил килограмм пшеницы. А теперь давайте посмотрим, какой путь она прошла. Во-первых, чтобы вырастить пшеницу, нужно вспахать землю, то есть нужен трактор и плуг. Затем нужна сеялка, комбайн. То есть сельское хозяйство даёт спрос на машиностроительную продукцию, нагружает работой эту отрасль. А дальше путей у этой пшеницы несколько. Один — это в хлеб. А у хлеба добавленная стоимость в два-три раза выше себестоимости. Это и налоги, и работа мельницы, и пекарни, магазинов и т.д. Второй путь — это изделия из муки: макароны, лапша и т.д. Там уже в четыре раза добавочная стоимость увеличивается. И так же — налоги, рабочие места и т.д. У печенья ещё большая добавленная стоимость, и по той же цепочке. И третий путь пшеницы — производство спирта. Там вообще колоссальная добавочная стоимость и большие налоги, акцизы. Таким образом, этот килограмм генерирует от трёх до двадцати раз доход в других отраслях. Если нет этого килограмма, то нет этих доходов.
— А какая была вторая табличка?
— А вторая — жилье. Один строитель создает 7-8 мест в других отраслях. Нужны кирпичи, бетон, арматура, унитазы, обои, окна, двери и т.д. Плюс строительная техника. И при том, что строительство жилья загружает много отраслей, люди будут жить сразу в своей квартире. Можно её отдавать на 20 лет сразу в ипотеку и у людей появляется смысл. Они живут, платят за квартиру, плюс они ещё размножаются, потому что есть, где жить. Таким образом — поправляют демографическую ситуацию. И психологически ситуация меняется совсем. Потому что если молодой человек понимает, что до конца жизни может не дождаться квартиры или не заработать на неё, то и стимула нет. И это две основные темы, а остальное — зацепится и пойдёт.
— Но ведь ипотека в России начала развиваться в начале нулевых.
— Мы раньше начали. У нас по комсомолу была такая тема, когда строили дома своими руками — молодежные жилищные комплексы. И тогда мы решили, что МЖК было возможно в советское время, а сейчас надо всё по-другому делать. Мы тогда создали областную ипотечную компанию.
Взяли канадский опыт — мы были там с Черномырдиным, и я попросил рассказать об их ипотечной системе. Канадцы молодцы. Они за 3-5 лет решили жилищную проблему в Канаде: создали государственную компанию, которая под небольшой процент выделяла кредит под жильё. Это было лет 70 назад. И только через 50 лет они отдали это в приватизацию, когда глобально проблема была решена.
И мы тоже решили сделать такую штуку, послали туда делегацию, они там всё изучили, Володя Киданов там был…
— Речь идёт об ипотечной жилищной корпорации?
— Да. Они съездили, у них глаза загорелись, приехали сюда, и мы создали областную ипотечную компанию. Но поскольку по нашим законам она не может кредитовать, мы купили и присоединили к ней банк «Русь», который должен был стать финансовым механизмом в этой системе. Вот так мы это раскрутили. Мы даже компенсировали процентные ставки за счёт бюджета. Было три уровня процентов: кто первый раз приобретает — 8%, для села — 6%, а кто вторично покупает (то есть, расширяется) — 12%.
И мы тогда очень много кредитов выдали, система пошла, но её опять исказили. Её вывели на рыночный уровень: в России создали АИЖК, потом ввели порядок оборота этих ценных бумаг, закладные начали выпускать, продавать их на рынке. И всё пять ушло на этот нерегулируемый рынок.
— И социальная составляющая уступила коммерческой?
— Да, слишком рано. Канадцы только через 50 лет это сделали. А нам надо было сначала глобально решить проблему жилья в стране, а уже потом отдавать в свободное плавание.
— Почему именно Владимир Киданов занимался этим? Я так понимаю, в советское время он был в комсомольских структурах.
— Ну, он был первым секретарём Октябрьского райкома Комсомола. МЖК у нас был в городе, а Володя — такой бурный и активный — создал первый сельский МЖК. Улица Молодежная в Октябрьском до сих пор есть. И я посмотрел, насколько он напористый, горит идеей, и сказал ему и еще одному товарищу — езжайте и смотрите.
— Его дальнейшая история известна, но к моменту, когда вы его отправляли, он до сих пор находился в Октябрьском?
— Нет, он был уже здесь, в Оренбурге.
— Мы случайно вернулись к этой теме, но, получается, что та команда, которую вы собрали, оказалась очень сильной командой неслучайных людей. Как же так вышло? Ведь если посмотреть внимательно, то все эти люди не только остались в политике или в бизнесе, очень многие из них стали настоящими, полноценными если не государственными деятелями, то политическими и общественными. Это ваш личный успех в том, что вы могли находить этих людей, или это та закалка, которая была получена многими из них внутри комсомольских структур? Такое ощущение, что сейчас такие команды сложно собирать.
— Тогда была сложившаяся система подготовки кадров, и не только в Комсомоле. Все, кто выделялся, проходили проверку. Не все её выдерживали. Вот стройотряды — что это такое? Я уже когда закончил институт, имел нормальный опыт управления коллективами до уровня линейных отрядов — 50 человек. Когда ты приезжаешь в поле, тебе надо организовать быт, питание, обучить профессиональному мастерству, обеспечить фронт работ, технику безопасности и т.д. Когда я пятый курс заканчивал, уже знал многих начальников управлений, трестов.
И все люди проходили такую проверку, существовала система. А когда сейчас возникают люди, иногда думаешь: откуда он возник? И как? За деньги или ещё как-то? Ты видишь, что этот человек даже не представляет себе систему. Конечно, сейчас все обеспокоились этим, начинают думать, но это не одного дня задача. Урожай должен вырасти, а до этого его ещё посеять надо и т.д.
— Можно ли сказать, что сейчас вообще нет никакой подобной системы?
— Эта система, может, сейчас и транслируется. Кадровый резерв, например. Но часто это всё формально и не из жизни. Система нужна ещё с детского сада, со школы. Например, система самоуправления позволяла ребенку с детства жить в коллективе и занимать в нём определённое место: управлять или быть участником. Вот, возьмите Японию: там вся страна построена по пирамиде. Не все переходят на второй уровень, ещё меньше на третий и т.д.
В то время меня пытались на партийной конференции «пронести», а Витю Каргалова сделать первым секретарём обкома. Всех делегатов настроили голосовать против меня, люди ехали голосовать за Каргалова. И когда 98% проголосовало за меня, они поняли, что система уже — другая
— Как вы услышали предложение Бориса Ельцина возглавить область, и как к этому отнеслись?
— Когда Союз разваливался, республики объявили о своём суверенитете, в том числе разваливался и Комсомол. А в России комсомола не было. Но была большая база, начиная от библиотек и заканчивая базами отдыха, типографиями и т.д. Мы почувствовали, что всё это комсомольское добро может быстро расползтись, и начали инициировать создание российского Комсомола. Мы уже видели, что к этому идёт и всё равно Союз распадается. Меня [Геннадий] Зюганов приглашал (он тогда был завотделом по идеологии ЦК КПСС), воспитывал два часа. Говорил, что мы сепаратисты и всё разваливаем. Я ему говорю, что это не мы, а вы уже всё развалили. Вы струсили и разбежались, когда появились первые митинги.
А в 90-м году мы создали Российский Комсомол. Подготовка шла целый год: конференции проходили. Оказывается, это всё с юридической точки зрения совсем непросто. И у нас в этом процессе были активные позиции, мы в законодательных органах продвигали интересы молодых людей. Не только комсомолцев, а в целом вели молодежную политику. Поэтому, видимо, нашу активность видели.
А когда произошёл ГКЧП, когда начали ликвидировать систему облисполкомов и создавать администрации, многих отстранили от должностей. В том числе Костенюк (Александр Григорьевич — председатель Оренбургского облисполкома — «ОП») попал под это.
— Потому что поддержал ГКЧП?
— Да, он там телеграмму писал с поддержкой. В то время уже Борис Николаевич назначил представителей президента на территориях из числа активных депутатов, лидеров межрегиональных групп.
— От Оренбурга таким депутатом был Шаповаленко.
— Да, Владислав Шаповаленко. Мы с ним встречались здесь — у него был «Зелёный комитет», а я был в обкоме Комсомола. И у нас был такой дискуссионный клуб, где мы постоянно собирались, обсуждали, строили планы, позицию вырабатывали.
— Я так понимаю, речь идёт о полит-клубе «Апрель»?
— Да, «Апрель». А «Зелёный комитет» вообще был силой: они тут так поднялись на некоторых крупных акциях. И он, видимо, там меня засёк.
В то время меня пытались на партийной конференции «пронести», а Витю Каргалова (в наст. время — первый заместитель руководителя аппарата губернатора и правительства Оренбургской области — «ОП») сделать первым секретарём обкома. Всех делегатов настроили голосовать против меня, люди ехали голосовать за Каргалова. И когда 98% проголосовало за меня, они поняли, что система уже — другая.
Вот, наверное, Вячеслав Александрович (Шаповаленко — «ОП») про меня когда-то сказал. Плюс, мы общались с Сергеем Шахраем (тогда — заместителем председателя Правительства РФ — «ОП»). Я ходил к Ельцину, когда начали ликвидировать «Орлёнок» и «Артек». Говорил: «Ну, что вы делаете? Да это пригодится всегда! Вы посмотрите, в Америке скауты. У них свои лагеря есть, это ж государственное движение. У них президенты почетные члены этой организации». Ну, в общем, я Ельцину объяснил, и, видимо, меня запомнили. А потом Махарадзе (Валерий Антонович — начальник Контрольного управления Администрации президента — «ОП») меня приглашает, говорит: «Борис Николаевич тебе делает предложение». Я отвечаю: «А я против!». Я представлял, какие элиты собрались, какая система.
В каком-то спортзале мы сначала в теннис играли, Зеленцов с Зиленским там хорохориться начали, я им и говорю: «Ну, чего вы, вы ж боксёры, вот вам перчатки, давайте». Ну они и начали! Да так серьёзно отнеслись к этому, что я думаю: «Нет, я сейчас лишусь обоих замов. Брейк, всё, разойтись»
— И как дальше развивалась ситуация с вашим назначением?
— Через два дня после того, как мне сообщили о предложении, мне снова звонит Махарадзе и говорит: «Всё, езжай, указ подписан». Я спрашиваю: «А с Борисом Николаевичем можно встретиться?» Говорит: «Нет, потом встретишься, всё обсудишь и т.д., сейчас некогда».
Я сел в самолет, прилетел, думаю: «Как идти?» Тут Костенюк ещё где-то, хотя его сняли. А в приёмной молодцы — им указ быстро передали, что я назначен, и они мне звонят уже утром: «Владимир Васильевич, если что, мы пришлём дежурную машину».
— И прислали к трапу?
— К трапу — нет. Когда я прилетел, никто ещё не знал. Меня встретили друзья. А потом прислали дежурку. Я захожу, смотрю, табличка висит с моей фамилией, думаю: «Ничего себе, быстро они за ночь сделали». Ну, и мне полегче стало: табличка есть уже, значит могу в кабинете работать.
Захожу, уже встречают нового начальника. Повезло, что в приёмной работали профессионалы, все поручения исполняли, я говорю: «Всё, не волнуйтесь, оставайтесь». Водители, которые у Костенюка работали — Володя и Миша, профессиональные ребята, оставил их работать. И они, кстати, потом перешли к [Алексею] Чернышёву и сейчас у [Юрия] Берга работают. Прекрасные ребята: спокойные, скромные, пунктуальные.
А потом я начал смотреть, какую команду брать и как её формировать. Времени никакого не было. Я пришёл, а решение уже сейчас нужно принимать. Область же живет, ничего не останавливается, тем более тут такое творилось.
— А как вы пригласили Зеленцова, Шорикова?
— Ну, Зеленцова (Александра Ивановича — «ОП») я до назначения знал. Он был одним из таких молодых и очень активных газпромовцев. Он «Трансгаз» возглавлял, там мы и познакомились. А серьёзно я столкнулся с ним в первый раз, когда к нам по молодежному обмену приехали поляки (это в районе 1985 года было). Они же известные торговцы: от экскурсии отказались, развернули в гостинице лавки и начали торговать всякой ерундой. И уже заканчивается срок их пребывания здесь, мы говорим: «Всё, собирайтесь, вот вам билеты на поезд, езжайте в Москву, там пересадка, и в Польшу». А они, видимо, ещё не всё продали, и начали: «Мы на поезде сутки теряем, вы нас на самолёте отправьте». А у нас нет билетов на самолёт. И я думаю, как же быть. А Зеленцов тогда уже был замом в горисполкоме. Я его встретил на каком-то митинге, отвожу в сторонку, говорю: «Надо задачу решить, поляков как-то отсюда отправить». Он говорит: «А в чём проблема, давай Таракову (Дмитрию Архиповичу, тогда — генеральному директору ПО «Стрела» — «ОП») позвоним, у них свои самолёты есть». В общем, нашли грузовой самолёт и отправили их в Москву. То есть, хочу сказать, что Зеленцов быстро находил решения.
Про Виктора Шорикова помню, что он попал в наше поле зрения как человек открытый, переживающий. Он коммуникабельный, простой, не смотрит на людей, как на кроликов. Поэтому и участок дали ему такой, который он мог бы по-человечески вести.
Ещё один зам — Зиленский (Александр Петрович — «ОП»), тогда вообще был председателем колхоза «Дружба». Я его знал с тех пор ещё. Потом он был в райисполкоме. Я смотрел, кто из аграриев современно вёл дела и имел успехи. Поехал к нему, затопили баню, я его попытал о взглядах на сельское хозяйство, и говорю: «Предлагаю тебе быть замом». Зиленский — он такой, крестьянского типа, с хитрецой. Валенком прикинется, дойдёт до самого верха, если там выгоняют — по-другому залезет, куча знакомств у него. Когда «Доны» (комбайны — «ОП») брали, он так очаровал Пескова — гендиректора «Ростсельмаша», что тот потом сам на самолёте сюда прилетал.
Еще они — что Зеленцов, что Зиленский – оба боксёры, боевые ребята, я им даже спарринг устраивал один раз.
— Вряд ли это на рабочем месте вы предложили, в администрации...
— В каком-то спортзале мы сначала в теннис играли, они там хорохориться начали, я им и говорю: «Ну, чего вы, вы ж боксёры, вот вам перчатки, давайте». Ну они и начали! Да так серьёзно отнеслись к этому, что я думаю: «Нет, я сейчас лишусь обоих замов. Брейк, всё, разойтись».
— Последний вопрос. Не скучаете по Оренбургской области?
— Да как скучать? Я часто тут бываю, часто встречаюсь с оренбуржцами в Москве. Мама тут живёт, сёстры. Приезжаю. Кому можно помочь, помогаю. Поэтому я себя не выписал из Оренбургской области.
Алексей КОЗЛОВ
Фото: Никита Герцев
© 2014 - 2017 Все права защищены.